«Качество моей жизни во многом зависит от степени моей веры в людей». Интервью с Билли Новиком
Накануне поездки на Ладожские шхеры с музыкантом, одним из основателей группы Billy's Band Билли Новиком мы поговорили о том, почему концерт — это больше чем просто музыка, зачем артисту нужна вера в людей и о том, что такое импровизация на самом деле.
Самый конец 90-х или уже даже начало 2000-х, один из легендарных питерских клубов Money Honey, в котором вы выступали с Billy’s Band…
Это был какой-то очень редкий случай, потому что в Money Honey на моей памяти мы играли, может быть, один, ну, два или три раза…
Значит в один из них я там и оказался, и отчетливо помню, как впечатлила меня тогда ваша «работа с залом». Сейчас, наверное, кто-то назвал бы это музыкальным стендапом... Короткие монологи между песнями, размен шутками с публикой, вопросы, ответы. И этот элемент у вас присутствует до сих пор.
Это такая традиция. Западная. Начало свое она берет, наверное, в пору расцвета первого интертеймента, когда люди стали приходить не просто на концерты в классическом понимании — вот мы пришли, чтобы послушать музыку. А когда началась эпоха развлечений, и люди шли в кафе и клубы в ожидании чего-то такого, что невозможно получить в привычных концертных залах.
У нас эта традиция была не развита в силу, может быть, излишне формального подхода к концерту как к таковому в советские времена. У нас было: «Сейчас перед вами выступит...», — и так далее. Сидите и слушайте музыку. С одной стороны, это хорошо, а с другой — у людей, когда они выходят в публичные места, я думаю, есть запрос на социализацию. На общение, разговор, не только на музыку. Сужу по себе — может быть, я ошибаюсь — но и исполнителю ведь хочется почувствовать, что происходит сейчас с людьми, что происходит в обществе. А это становится очевидно именно в процессе живого человеческого общения. Музыка в данном случае — скорее предлог для того, чтобы оно произошло. Особенно во время дружеских встреч вроде тех, что делает Клуб.
Это не значит, что люди откроются, разоткровенничаются, хотя этого я тоже не исключаю. Мы же воспринимаем не только слова, но и междустрочья, все эти нюансы, которыми сопровождается любая речь. Даже если просто зачитать газету — все равно по тому, с какими интонациями звучит та или иная информация, она передает то, на что на самом деле и у меня лично есть запрос. Кто как смотрит, кто как сидит, кто как и где усмехнулся. Собственно, это и есть основа живого человеческого общения, а не только смысловая нагрузка конкретных напечатанных слов, например.
В советские времена все, наверное, так и было построено — строго по одним лекалам, и не было в них сценария какого-то общения. Но ведь даже когда музыка ушла и на маленькие частные площадки, все равно артист чаще немножко дистанцируется...
Нет этой культуры. Это культура, которая должна... она просто так не возникнет в одночасье.
Мне кажется, это вопрос не только культуры, но еще и отношения, интереса к людям вообще. Никто не запрещал артисту со сцены общаться с залом, со зрителями. Искать какой-то обратной связи или чем-то делиться. У вас это и вовсе стало неотъемлемой частью концертной жизни еще 20-25 лет назад. Вы, как человек, с тех пор изменились в этом отношении к людям?
Я бы сказал, что качество моей жизни во многом зависит от степени моей веры в людей. Это прозвучит, возможно, пафосно и непонятно, но когда мне не хочется ничего делать для людей, которые меня окружают, тогда как будто и ежедневного смысла жизни нет. Да, есть глобальные смыслы в жизни, о которых можно много размышлять, но вот такой ежеминутный импульс — это, конечно, основывается на моем отношении к обществу и на вере в этих людей, с которыми я живу.
Вы часто сами в The Hat (джазовый клуб в Петербурге, сооснователем которого является Билли Новик — прим. автора) выступаете?
Учитывая, что The Hat работает каждую ночь, наверное, даже редко, но для меня лично — часто, раз-два в неделю. Каждый раз после работы я туда заезжаю, когда не очень поздно заканчиваю — это традиция, удобная и уместная. Потому что музыкант после концерта, после своей работы находится в очень разогретом состоянии и в хорошей форме исполнительской. Вот вроде он только раскачался, а тут уже все закончилось... И жалко, когда эта энергия пропадает. Поэтому хочется заехать, повидать друзей, знакомых, близко пообщаться с людьми и, конечно, спеть что-нибудь, пока ты в хорошей форме.
Мы сейчас говорили про веру в людей, и The Hat — наверное, одно из мест, которое дают вам возможность фактически каждый день видеть новые лица, узнавать, чем живут эти люди.
Да. Но это бустер. Я же прекрасно понимаю, что это все-таки место по интересам, и туда приходит не случайная выборка людей, которая говорит о реальном положении дел в обществе.
Тем не менее, они тоже все очень разные. Например, молодежь вы как видите, которая сегодня туда приходит? Не важно за чем — будь то музыка, встреча с друзьями или, может быть, атмосфера места.
Молодежи я завидую. Когда я был в этом возрасте, у нас не было такого джаз-бара, как The Hat. Поэтому я, конечно, радуюсь за них, думаю: вот, ребята хотели настоящий ночной уличный джаз — пожалуйста, зашли и получили. Это очень круто.
Там действительно каждый день выступления?
Да, да. Вот вчера был 4714-й джем по счету.
Это с момента открытия?!
Да, с открытия. Уже 12 с половиной лет почти, каждый день.
Что люди делают — сидят, слушают, танцуют? Как вообще принято реагировать на музыку, которая там звучит?
Ну, вот The Hat тем и отличается, что нет тут правил, как дОлжно. Как хочешь, так и реагируй. Есть, например, небольшой пятачок перед сценой, и многие танцуют. Особенно на латиноамериканских джазовых джемах — там прямо горячие танцы случаются. Члены этой «секты» — клуба любителей латиноамериканских танцев, практикуются и веселятся под живой звук от настоящих кубинцев. Это очень круто. Я каждый раз обалдеваю от этого, конечно.
И самое главное, ты видишь все так близко, как не увидишь даже на квартирнике. Толпа сближает тебя с музыкантами, и вот это на самом деле очень круто... Как говорят в современном мире, уникальное торговое предложение. Так близко ты не увидишь музыкантов нигде. Даже если придешь к нему в гости, сблизиться настолько не получится, потому что есть просто допустимая дистанция, которая в The Hat стирается — слишком много народу.
На самом деле это очень воодушевляет людей. Я не раз видел, как человек входит, сразу оказывается в этом замесе музыкальном, слышит звук трубы на расстоянии полуметра, обалдевает и, ничего не понимая в джазе при этом, начинает звонить всем своим товарищам: «Сюда, скорее, здесь такое!» И вот это, собственно, и есть одна из причин такого длительного успеха The Hat.
Здорово!
Вообще, в этом тонком, как выясняется, деле велика роль нюансов. Чуть-чуть не так расположенная сцена или само местоположение заведения на улице влияют очень на многое. Например, основной фишкой питерской «Шляпы» является то, что ее окна выходят на оживленную улицу Белинского. И очень много людей, которые проходят мимо, просто видят в окно, что там какая-то движуха, случайно заходят на секунду посмотреть, и тут их просто засасывает на несколько лет, например. Я называю это энергией неофита. Человек, который не ожидал, и вдруг внезапно для себя открыл и обратился в эту веру. У него самая сильная энергия по дальнейшему распространению идеи, это энергия неофита.
Кто формирует программу в The Hat? Насколько вы сами вовлечены в этот процесс?
Александр Буткеев занимается непосредственно расписанием музыкантов, но идея построена на том, что программу формирует, собственно, сам классический джаз. Что это значит? Мы играем классический джаз, джазовые стандарты, и в городе есть 50-60 человек, которые готовы играть это в любых комбинациях, как футбольная команда. Есть базовое трио, к которому присоединяются разные музыканты просто в удовольствие посолировать. И, собственно, дальше им нужно просто договориться, кто в какой день приходит выступать. Ресурс, который предоставляет классический джаз в плане репертуара, и уровень музыканта, который находится в этой парадигме, позволяют исключать какое-либо жесткое расписание. Достаточно договориться, чтобы было трио базовое, и дальше все происходит само собой.
А как это работает?
Как в футбольной команде: «Сыграешь сегодня за нападающего?» Конечно, они получают гонорар за выступление, небольшие деньги, и это не главное. Просто всем джазменам, как правило, очень не хватает признания. Потому что... джазменами становятся люди с весьма сложным внутренним миром.
Серьезно? Есть какая-то корреляция между тонкой душевной организацией и увлечением джазом?
Да, я уверен, что просто так джазменами не становятся. Если у человека все хорошо в жизни, он удовлетворяет все свои потребности, социализирован — зачем ему сидеть дома и по 8 часов заниматься музыкой и джазом? Я бы сказал, что 95% людей, которые достигли каких-то высот в музыке — это люди, которые таким образом восполняют какие-то пробелы в неудовлетворенных базовых потребностях или потребностях второго и третьего уровня. Поэтому для них сыграть в битком набитом баре — это на самом деле тоже кайф.
И это касается не только наших музыкантов. Даже когда приезжают маститые афроамериканские джазмены и видят перед собой в зале 15 блондинок с открытыми ртами, то и они обалдевают, играют так, как не играют никогда, и говорят: «У нас в Нью-Йорке такого нету». Не скажу, что это изначально все было продумано, отчасти оно получилось случайно — вот такое сближение человека с джазом, с джазовым музыкантом, к которому в обычной жизни практически никак не подобраться. Как познакомиться с джазовым музыкантом? Никак. А тут можно.
Объясните мне, пожалуйста, вот что. В моем представлении, импровизация — это начать играть знакомую мелодию и уйти через какое-то время в какую-то абстракцию музыкальную, которая рождается прямо здесь и сейчас. Это правильное определение импровизации или не совсем?
Оно правильное, так обычно все и понимают импровизацию. Но я бы добавил, что это скорее как футбол или любая другая игра, где есть четкие правила, дебюты, шаблонные партии. Вспомните, как начинается футбольная игра — всегда одинаково. Первый удар, разыгрывается какая-то комбинация, а дальше начинается импровизация, у которой есть свои правила — играй как хочешь, но их не нарушай. Футбол — это точно такая же импровизация, как и джаз. Вот точно такая же. Потом, смотрите, в футболе у каждого своя роль — нападающие, защитники, вратарь. Тренер даже есть. Тренер — это как у нас в джазе, например, джем-хост.
Кто это такой? Человек с инструментом или конферансье?
Джем-хост — ведущий джема. Может быть, с инструментом, может — в качестве конферансье, но это человек, который должен быть глубоко в теме, чтобы выпускать музыкантов или на скамью запасных сажать. Он невидимо регулирует все процессы, объявляет, кто следующий, кто кого заменяет — и так далее. Ведущий джема. Очень интересная, кстати, работа. Я раз в неделю в зимние месяцы в этом качестве выступаю.
Правильно ли я понимаю, что ваши монологи и общение с публикой между композициями — это тоже импровизация?
Импровизации необходимо от чего-то оттолкнуться. Допустим, я хочу представить новую песню, чтобы она сразу же как по маслу зашла. Да, я начинаю рассказывать об этой песне, но каждый раз мне приходят какие-то новые идеи в ее представлении. Собственно, это и является импровизацией. Не буду врать, иногда не приходят, и я рассказываю то же, что и в прошлый раз, но все равно точно так же не получается.
Некоторые понимают джаз, как полную импровизацию. Это как если бы, отвечая на вопрос, я отлетал бы совсем далеко, в темы, совсем не касающиеся предмета, вообще не интересные вам. Вот это как раз неудачная импровизация. Каждый настоящий джазмен, который радеет за музыку в первую очередь в импровизации — таких все меньше, кстати — он все-таки пытается, хочет быть понятым. А есть музыканты, которые отталкиваются от того, что вы все равно ничего не понимаете, дайте я хотя бы покажу, какой у меня недосягаемый внутренний мир. Зачастую обманывая и вас, и самих себя в этом, потому что если попросить их пересказать или пояснить, что они имели в виду, то у них вряд ли получится.
Это из-за них вокруг джаза сложился стереотип, что это музыка для высоколобых — гиперинтеллектуальная, непонятная обывателю?
Да. Давайте на другом примере. Чем джаз отличается, например, от шахмат — в шахматах, если ты начнешь дурить, ты сразу проиграешь, а в джазе ты — художник, ты так видишь, и никто тебе ничего не скажет. Те, кто тебя слушают, не осмелятся подойти и сказать: «Чувак, ты сыграл полное дерьмо». Не осмелятся, потому что джазмен — художник, а игрок в шахматы — нет, он игрок в шахматы.
В джазе не проиграешь, к сожалению. И поэтому постепенно он зашел в такое вот сложное положение. Не скажу что в тупик, потому что среди джазменов много музыкантов с большой буквы, которые в первую очередь играют музыку, а уже потом самоутверждаются. Хотя по молодости, конечно, это часто бывает, хочется разить всех своей крутизной. В зрелом же возрасте хочется радовать и радоваться ощущению взаимопонимания.
Поэтому ваш основной репертуар сегодня — классические джазовые стандарты?
Да. Потому что джазовые стандарты — это же мелодии и песни, написанные еще теми людьми, которые выросли из классической музыки. Они еще мыслили ее шаблонами, толкались от ее сути — за этим аккордом принято, чтобы шел этот и т.д. Классический пример классической музыки — Моцарт, там все суперлогично и все само играет как будто бы. И джазовые стандарты тем и хороши, что в них есть тема — слушатели могут вспомнить ту красивую мелодию, как она была изначально написана. В джазовой традиции принято начинать ту или иную композицию с этой мелодии и заканчивать ею, чтобы слушатель узнавал ее. Собственно, прожив много лет, какая-нибудь прекрасная композиторская мелодия и удостаивается титула джазового стандарта.
Есть какое-то мерило совершенства джазового музыканта?
Есть. Это музыка. Ее язык должен быть понятным и изящным. Когда мы смотрим на порхающую бабочку, у нас не создается тягостного ощущения хаоса, в которым она как будто пребывает. Она порхает абсолютно хаотично, с точки зрения человеческой логики, но мы не задумываемся об этом, потому что это выглядит так естественно. И так же в джазе — он должен звучать естественно, чтобы было легко, а не накрывало тяжелое чувство непонимания, не било по ушам. Играете круто, но больше не приду — такого не должно быть. Вот для меня это мерило. Джаз должен быть легким, но глубоким. Легким, глубоким, изящным и чтобы на душе становилось светло.
Честно говоря, язык не поворачивался никогда назвать джаз веселой музыкой. Хотя, наверное, как раз стандарты...
Очень веселая. Это современный джаз уже не веселый.
Мне казалось, если хочется чего-то близкого, но повеселее — это надо свинг слушать. Поживее и пожестче — рокабилли и прочие однокоренные производные. Похулиганить — Том Уэйтс. Вы за свою музыкальную карьеру все эти и многие другие жанры уже через себя пропустили. Насколько сейчас музыкальный ваш кругозор широк, что вы слушаете для себя?
Я слушаю музыку в машине — это лучший вообще сценарий. Хорошая аудиосистема, которой дома нет, никто не мешает, стоишь в пробке и думаешь: «Слава богу, что есть пробки, так хотел послушать это давно». Я прямо получаю удовольствие от пробок.
И что там играет у вас? Или, может быть, что вы слушаете до сих пор?
В машине у меня играет бесконечный Петр Ильич Чайковский.
Серьезно?
Да. Для меня это самый емкий источник музыкальной мысли, красоты, глубины и изящности. И даже болезненности.
Иногда слушаю радио. Это весело, но не более того. Никакого обогащения не чувствую, это прожигание времени. Когда хочется «посмотреть, что там по телевизору показывают». Интересно, что сейчас слушают. Очень похожая ситуация во все времена. 90% какой-то поп-трэш, старики ворчат, молодежь кайфует. И мне весело.
Есть музыкальные клубы или просто заведения в Питере, куда вы, может, по старой памяти ходите, или новые, которые любите за что-то?
Я не очень люблю концерты в качестве зрителя. Люблю спокойно послушать в машине, на хорошем звуке, студийные записи, чтобы точно знать, что человек хотел на самом деле сыграть. Не что получилось, как на концерте, а когда человек добился того, что хотел сказать, и делится этим. Вот это мне интересно. Большинство, конечно, любят именно живые концерты, громкий звук, потому что это вибрация, вайб, как сейчас говорят. Но это все приправы, а мне больше интересна мысль человека.
Заведение, которое меня удивило — это Fiddler's Green, или «Лужайка скрипача» на Рубинштейна. Есть еще одно у него название — «Финальный порт». Колоритный портовый кабак, в котором каждый день варится один котел только с одним блюдом. И больше ничего в меню нет. Но это блюдо — оно уникально по вкусу, такого нет больше ни в одном ресторане. Хотя бы потому, что никто не может себе позволить иметь в меню только одно блюдо, на приготовление которого уходит от 8 до 12 часов. А эти ребята сделали этой своей фишкой.
Там собирается хорошая морская тусовка яхтенных товарищей, мореплавателей. Весь интерьер — морская эстетика. Стулья все прикручены, как на корабле. Простая вкусная еда в эмалированных мисках в центре города. Очень круто. И, конечно, там еще очень достойный, веселый барный репертуар.
У вас есть какое-то объяснение тому, что в Петербурге подобной «дичи» в хорошем смысле — каких-то безумных придумок, от названия заведений до кухни, интерьеров, подачи — в Петербурге этого на порядок больше, чем в других городах?
Я только с Москвой могу сравнить. Потому что здесь эксперименты стоят дешевле. Здесь очень много смелых мыслей, 90% из них проигрывают, 8% еле-еле сводят концы с концами, но 2% выстреливают и превращаются в то, о чем мы говорим. В эту самую условную дичь или, как мы ее называем, ЧПХ.
ЧПХ?
Чисто питерская х***я. Это мем уже устоявшийся. Когда все сделано непонятно из чего и как, но почему-то гребет миллионы. Никто не понимает почему, с точки зрения бизнеса этого не может быть, но все получается.
От души напоследок что-то порекомендуете в Петербурге? Не важно, музыкальный клуб, бар, ресторан, музей или просто пятачок где-то в городе, который чем-то вас трогает.
Есть любимое место. Прачечный мост. Где из Невы берет свое начало Фонтанка. Во-первых, сам мост очень красивый, очень гармоничный, по-моему, и очень простой. Эта часть от улицы Чайковского до набережной Невы, где стоит Прачечный мост, для меня какое-то мистическое место, где мне почему-то очень хорошо. Объяснений этому у меня никаких нет. Тем, собственно, оно и по душе, что каждый раз я пытаюсь ответить на вопрос почему, и каждый раз не могу этого объяснить. Вполне допускаю, что люди, которые туда придут, скажут: «Чего тут такого? Ничего такого». А может скажут: «Да!» Меня радуют мистические, необъяснимые вещи — они же по сути и оказываются чудом. Чудо — это самое интересное, что бывает в жизни.
